Общественный портал

Пoртaл в пaмять oткрылся в 2015-2016 гoдax, пoтoму чтo тoгдa пишущий эти строки стaли сильными

Призрaк Гoлoдoмoрa стoял у нaс зa плeчaми всeгдa, прoстo пишущий эти строки этoгo нe oсoзнaвaли. И этa нeoсoзнaннoсть oткрывaлa вольт к нeкoтoрoму oтстрaнeнию. Дa, этo былo. Этo былo здeсь и тoгдa. Нo труднo былo прeдстaвить: a кaк этo? Мнoгим, зa исключeниeм тex свидeтeлeй, кoтoрыe уцeлeли и дoжили дo нaшиx днeй, зa исключeниeм тex, ктo исслeдoвaл тeму и eщe, пoжaлуй, зa исключeниeм нaдeлeнныx дaрoм прeдстaвлять и чувствoвaть нa «высoкиx рeгистрax».

Пoкa примeрнo с 2015-2016 гoдoв oткрылся пoртaл. Пoртaл в… пaмять. Xoтя я бы скoрee нaзвaлa этo пoртaлoм в ужaс. В aд.

Прислуга нaчaли вспoминaть укрaинский XX вeк. Oни нaчaли eгo вспoминaть нe прoстo тaк, a в дeтaляx. В быту. Вывeрнутыe гoршoчки с eдoй. Пoeдeнныx дoмaшниx живoтныx. Тeлa нa улицax. Нa вoт этиx вoт улицax, гдe и пoнынe xoдят люд. Нaчaли вспoминaть кoнкрeтныx людeй и кoнкрeтныe дeйствия. Вoт oни, слуги, нынe живыe и здoрoвыe. Пoтoмки выжившиx зaпoмнили и нaшли в сeбe силу и мужeствo пeрeдaть пeрeжитoe следующим поколениям.

И вона тут мной дернуло. Дернуло вплоть до предела истерики и потери сна. С этих мелких деталей, в которых, наравне известно, и сидит нечистый.

Через выброшенных из печи горшков с недоваренной едой…

Через вырванных из детских рук кусков лепешки…

С людей, которые умирали один шаг от своих домов…

Ото съеденных котов, собак, мышей…

И силу таких деталей годится. Ant. нельзя прочитать в поминальные дни в рассказах живых, современных людей, очных и заочных моих знакомых, чьи родаки в то страшное время жили «точно по ту сторону Збруча». Временно это все читалось в печатных книгах – пусть даже сборниках воспоминаний – воспринималось поменьше остро. Это было «раз уж на то пошло», «идеже-то». Книга что надо выполняла роль защитного барьера. В конце концов, ее только и можно просто закрыть.

А здесь еще ничего не закроешь. Тут. Ant. там уже — реальные живые сыны) Адама.

Все. Путей к отступлению в помине (заводе) нет. Ты должен смириться с привидениями твоего народа. «Тоді, жінко, прийдуть перед тебе привиди зі спогадів твоїх бабусь…» Видишь они и пришли.

И привели вслед за собой на вторую поди. А вторая мысленная дорога сего портала — это осознание следов прошлого в себя. Все эти инфантилизмы, патернализмы, верование в «доброго царя», наплевательство, бытовая коррупция – шабаш это на раз выходило вслед за рамки терминологии и выливалось кайфовый вполне конкретные практики и сотрясение воздуха. И показало, где и насколько должны были бить и надавить, чтобы сдеформировать, оставить без чего. Ant. передать сознания и смысла – тогда, и здесь, и еще вот после этого.

Все это вместе сподручно парализовать. Глубиной ужаса. Тем, что-то многие так и не оправились через него, не рассказали потомкам о праздник трагедии…

От того, делать за скольких же часто в нашей повседневности видим пахта Голодомора — в поведении ныне живущих, потомков недобитых Голодомором и всеми прочими катаклизмами. В бегстве ото села, в мышковании всего, а можно, в недоверии к власти в духе таковой, в желании не проникаться вничью серьезным, в стремлении к более сильному, в страхе взять ответственность – а это мало-: неграмотный я, так вышло, в неузнавании своего, в обезличивании прошлого…

Я никогда и никому никак не пересказываю в деталях того, зачем произошло в месте, где я работаю, в июне 1941 годы. Как и в других подобных местах. Впоследств нескольких последних лет я поняла, чего никогда не передам подробностей того, фигли читала и читаю в фейсбучных одкровениях тех, чьи родственники решились поведать о страхе, пережитом почти сто парение назад. Разве когда стану аспидски старой и мне уже закругляйтесь неинтересно все, кроме будущего и передачи в в таком случае будущее всего пережитого и перемысленного. И я поняла, в честь какого праздника молчали. Потому что — было жутко. И как знать, что было страшнее – всесильная «госбезопасность» или — или воспоминания о пережитом.

И я хорошо осознаю, зачем все это сказанное, а вторично больше – много лишь подуманного и продуманного – сие тоже какая-то осколки, какой-то «муж» кусок того, что такое? произошло с моим народом. Временами оно догоняет, хотя Сила миловал моих непосредственных физиологических предков ото всех трех Голодоморов. Единственное "голодное" воспоминание – сие рассказ моего покойного деда, кое-когда во двор к ним, время как переселенным из Закерзонья, забрели истощенные через голода отец с сыном. У прабабки делать за скольких раз был только ойнохоя с кисляком и собственно его, получи тот момент едва ли безвыгодный последнюю еду в доме, симпатия отдала этим голодным скитальцам.

Материя Голодомора пугала двумя вещами. Первая — сие ощущение полного бессмыслия и собственного насупротив него бессилия. Врывается ватага в хату, даже сугубо арифметически их свыше, чем весь твой происхождение,- и что ты сделаешь?

Вторая фиговина – полный слом бытовой банальности. Другой раз готовую еду выбрасывают изо печи на пол – сие страшно. Когда кота возможно ли собаку едят — тоже. Вследствие чего что это не не более чем насилие. Это полный уничтожение всего, к чему привык. И хтонический виданное ли дело: если возможно это, так возможно, получается, все. И почему же с нами еще могут исполнять те, кто до сего довел?

Самость — это при всем при том не только мысленные конструкции языка, веры, идентичности. Притча во языцех — это и разговоры с близкими на родине, с коллегами на работе. В противном случае не о чем говорить, на гумне — ни снопа темы – язык мертв. Вера – это не не менее представление о Боге как Абсолюте, сие ежедневная (или не ежедневная – чуть бы искренняя) молитва, сие поход в церковь, которая иди к черту там, на пригорке неужели за углом, это пропасть ритуалов. Обычай — это безлюдный (=малолюдный) только хорошее слово и раздел культурной антропологии. Сие много действий, как торжественно-ритуальных, так и ежедневных, «затем что так должно состоять».

Майкл Биллиг использовал остроумную аналогию "развевающегося флага" и "спущенного флага". Что-то около вот, мы ассоциируем нематериальные понятки с "развевающимся флагом" в виде больших сдвигов и торжественных церемоний. Да "спущенный флаг" в виде ежедневных действий, банального, казалось бы, ритуала потребления пищи alias отдыха, багаж и навыки, которые передаются изо поколения в поколение – ото отца к сыну, от матери к дочери – не больше и не меньше в этом корень самости, подоплека смысла и значения, корень ощущения контроля по-над событиями, именно здесь зарыты индикаторы "нормальности". Тогда же багаж самоосознания, соотнесения себя и таблица, ощущения своего места, биокоммуникация с миром – не всего-навсего словом, но и определенными действиями.

Голодомор повально это разрушил. В большой степени прервал тяглость устои и идентичности. Как переламывают помелище побежденного о колено. Как ломают позвоночный столб. И потом, когда наступает восстановление в правах, «спинальник» причитается) заново учиться и учить близкий мозг действиям, которые около нормальном состоянии прошиты в мозгу. Сие больно и тяжело.

Так но и мы сейчас должны восстановиться. Возрождать наши смыслы, отечественный мир, наши знания. И первым по этапу является осознание.

Многие оказались далеко не готовы. Все те, в (видах кого нет войны, кого поссорили политики, кому нужен "фото", все, для кого "а аюшки? я, жизнь такая", весь, кто убегает от реальности с магическими ритуалами либо — либо непамятью – всех их хоть причислить к до сих пор искалеченным Голодомором и последующими десятилетиями советской администрация. И вся их агрессия, направленная в тех, кто напоминает им о войне и реальности, пусть даже просто своим существованием – сие агрессия страха. Подсознательной вытесненной памяти о волюм, как за лишнее предлог, которое называло реалии своими словами – врывались, арестовывали, пытали и вывозили…

Сие было едва ли маловыгодный самым большим моим открытием, когда-никогда я начала говорить с людьми, которые меня окружают в повседневной жизни, вертеть внимание на следы невыгодный только Голодомора (которого Галичина безлюдный (=малолюдный) знала), но и в целом "концлагеря" в ежедневных словах и действиях. Иным часом в ответ слышала: "безграмотный говори тех ужасов", "твоя милость не можешь сказать что-что-то положительное" и тому подобное. Выходит понятно — люди продолжают трястись) как. И, по инерции, – "госбезопасности", и домой) в момент ужаса. Вспоминать. Рисковать понять. И преодолеть.

Когда поняла, сколько ужас и травма прилетают рикошетом вдоль тем, кто их осознает. Сие работает так, что очень распространяется и на тебя. Общеизвестно свойство стокгольмского синдрома "заливать огонь" тех, кто решается чествовать вещи своими именами, и нате сопротивление, хотя бы моральное. И как это свойство человеческого чувства делает жертв бессознательными сообщниками преступников.

И вот о ту пору поняла, почему открылся данный портал именно тогда, в 2015-2016 годах. «Браму втворили», вдоль выражению Галины Пагутяк, взять и по другому случаю. Сила удержала фронт, следовательно, автор этих строк стали сильными, мы смогли соответственно крайней мере не сдаться, смогли противоположить что-то вражеской силе. Нас сделано не заберут, не припишут «антисоветскую агитацию» с 10 годами Сибири из-за семейное упоминание, в котором отразилось одно изо преступлений тоталитарной Москвы. Столица не придет. Не придет в твой помещение, не заберет твое накопления, не вывезет в «быдлячем вагоне».

Появилась ощутимая фаска между нами и ними. В обществе жертвами и палачами. Между смыслом и убийством любого смысла, любого "без- такого", исключительно в области требованию видений одних и зависти, жестокости, бездумья других.

Отошел фобия. Появилось ощущение безопасности. И оно сняло доверительный заговор молчания. Началось уразумение и проговорение.

Все это привело к ощущению силы. Силы брыкаться. Силы контролировать события.

Впечатление смысла.

А значит, стало разрешается вспоминать, пересказывать, понимать.

Ещё бы, разверзся ад. Тот самый, тот или другой довел нас до сего состояния.

Теперь мы возвращаем себе наше. И потому-то мне становится спокойнее, если на фотографиях рядом с зажженной вертикально я вижу оружие. Автоматы, пистолеты, аж символические вилы. То рапира, которым потомки жертв сдержали потомков палачей.

Между тем, в 2014-2015 годах, мы вернули себя силу. И, как в той сказке, с каждым убитым врагом распадалось одно элемент заклятия. Немым возвращалась говор, слепым – зрение, а по всем статьям вместе – мысль. Возникновение казаться, что мы – живы. Автор помним. Мы готовы ратоборствова.

И что Голодомор был местью вслед войну за государственность, вслед за тысячи восстаний, за упрямое житие собой.

Осознание грани посередке «ними» и «нами», посредь смыслом и убийцами, не дало вторично скатиться в ужас.

И мы все на свете же не перестали вестись собой. Мы вспомнили и помним, фигли произошло, почему произошло и кто именно виноват.

Помним.

Каждое микросома 33-го.

Итак, появилась средство остановиться и «переделать уроки». Сие, собственно, то, чем ты да я сейчас занимаемся. Все наши мемуары, дискуссии, метания, все наши «волны популизма» – сие не только наследие Голодомора. Сие еще и симптом целебной горячки, которая возвращает больного к здоровью. Вломинадзе, страшно, горько. Но ломалось ведь, что мы теперь восстанавливаем – гранатово и страшно.

Олеся Исаюк, Общенациональный музей-мемориал «Темница на Лонцкого»