19 июля, 2017 
AdminGWP фoтo: Сeргeй Ивaнoв
— Сeргeй Бoрисoвич, вы были oчeнь блaгoдaрны пeвeц: другиe видят тoлькo сeбя, и вы дeржитe в пaмяти кaждую крупинoчку из жизни свoeй пoтрясaющeй кoллeги, пeрeдaвaть эти знaния.
— A кaк инaчe? Вoн, вeликий дирижeр, пианист, композитор Светланов… сколько с ним связано. Однажды он мне сказал, прослушав некоторые записи: «смотрите, какой интересный певец, из любого г…а будет музыки». Он посвятил мне свои пушкинские романсы. И вот приближается концерт, премьера, должен практиковать, и он говорит: «Сережа, что за вас отправить — белый «Мерседес» или золотые «Volvo»?» Встретились на «Volvo». Я приехал на выходные, мы гуляли, он показал свои рыбацкие угодья, начали практиковать; Евгений Федорович играл на фортепиано, романсы, а Нина, муж, был наш единственный слушатель. «Ниночка, ну как у тебя впечатление?» — спрашивает она Светланов. А она: «Сережа-то все в порядке. И вы играете, как… (оскорбительные слова), как ты с такой игрой на сцене выйдешь?». — «Ниночка, да ты не расстраивайся, у меня есть еще десять дней; я буду каждый день по 5-6 часов заниматься, и не буду!».
— Я вижу, у вас кассеты с записями Светланова. Невероятное значение…
— Нина подвиг сделал, что вынужден Светланова наговорить на магнитофон, на 19 кассеты, всю свою жизнь. В фильме даже слышать: «Девочка моя, как ты меня замучила (более веское словцо)!» — говорят, надоело ему о себе говорить. А она отвечает: «Это я замучила?! Ну, и еще 40 минут не запишешь, обед кормить не буду!». И теперь эти кассеты у меня дома, я когда послушал, понял: это богатство, что я должна срочно поделиться с людьми. Чтобы написать книгу. Это так важно еще раз услышать из его уст, что все должны работать на композитора, если, скажем, речь идет об опере, и режиссер и сценограф… А то, что сейчас оперу превратили: Кармен оказывается весов, снимает трусы, розой проводит на свои места, и то дает Хозе…
— Я очень дружен с Порт Александровной, все знают, что финал жизни Евгений Янукович был очень тяжелым…
— Светланов — смелый человек. Когда его уже «под занавес» оперировали ему на самом деле все мясо очистить, некоторые кости остались на ногах. И еще в Лондоне, стоя провел на репетиции, испытывает сильные боли. И не сел ни разу. И мало кто знает об этом эпизоде, я расскажу вам. Он всегда был с Аэропорта, он сказал ему: «Сейчас будет химия, радиация, и вылечат…», И он ответил спокойно: «Я первый раз в жизни с тобой не согласен. Это отнимет у меня последние силы. Я должен закончить свою работу. Никаких облучений и что нет никакой химии». Он ничего не сделал. И дописал свою знаменитую антологию русской симфонической музыки, ни одной ноты не пропустил.
— Да, есть женщины в чем-то «сделаны» на своих мужей. Это и Нина Светланова, и, вероятно, Ольга Доброхотова…
— Да, я очень долго знакомы и с ней и с ее мужем Владимиром Ивановичем Федосеевым. Вы правы: и Нина, и Оля — оба они имели огромное влияние на своих мужей. Оба они держали в ежовых рукавицах. Над Федосеевым, когда садится за руль БСО (а он вышел из оркестра народных инструментов), в начале в разделах: «а почему скрипачи не ставит ноги на ногу, как балалаечники?» — но потом он доказал свою дирижерскую силу, власть… И Оля играет в этом очень важную роль.
— Вы одним из первых начали петь модерн: Денисова, Губайдулину… Но это может и подкосить его карьеру.
— И Денисова и Губайдулину, и Валю Сильвестрова, меньше Шнитке. Можете ли вы представить себе время? Геннадий Рождественский записал с горьковским оркестром Первую симфонию Шнитке, и если студенты заставали за прослушиванием этой симфонии, то их сразу исключить из консерватории. Вот так они жили. Например, когда дирижер Аранович ушел навсегда в Израиль, тогдашний председатель Гостелерадио, небезызвестный Лапин, приказал размагнитить все его записи. Это как сжигать книги в эпоху инквизиции. Так и Софии Губайдулиной трудно приходится. Я помню, как я пришел к Дмитрию Кабалевскому — он все время в секретариатах, в Союзе композиторов, говорил, говорил, что таких, как София, — это тупик развития музыки, «модернистские выверты». А я, когда мы с ним вполне подружились незадолго до смерти, принес ему «Рубайят» Губайдулиной — кантата на стихи Хакани, Хафиза и Хайяма.
— Он согласился слушать?
— Договорились. Я ему говорю: «Сегодня, Дмитрий Борисович, образовательная программа у нас будет. Послушаем, Софии…». И я смотрю — это даже слезы на глаза: «Жаль, что раньше я это не слышал: Софочке жили бы проще и я бы не сказал много, что я о нем говорил…». И когда я пришел на первые авторские концерты Губайдулиной — это был совершенно не тот факт, что они вообще состояться. Появился такой Роберт Симонов, парторг ЦК при Союзе композиторов — тихий человек, на военном дирижировании преподавал, ноты знал, но его больше интересует. Говорил всегда: «Позвольте ноточками спросить». И там такие слова были: «О судьба, ты насилье во всем утверждаешь, я… хорошо, — секретный даришь ты, а горе — сердца поздравляет». И этот Симонов щурит глаза: «Это вы на кого тут намекаете?». Я говорю: «Это классика, это как поэты, Хайям…», А он не унимается, тихо так говорит: «Вы что меня за идиота держите? Вы еще вспомните обо мне». И десять лет он не подписал мой первый титул заслуженного артиста: мол, Яковенко не наш человек, он модерн пропагандирует. На вопрос о карьере.
— Губайдулина все перетерпела и… победила.
— Да, теперь Сонечка — один из ведущих композиторов в мире. А я помню, где она жила в нищете. Полный! В однокомнатной квартире на Преображенке, есть только фортепиано и облезлый шифоньер допотопный. И почти умирали от голода. Говорила: «Вот меня балет на льду заказал сюиту, но не думаю, что я изменился, — написала я в своем духе, и они мне заплатили 1000 рублей. Я это растяну на год, и они могут спокойно работать». Она яблоко могла позволить себе в день, бутылка молока, пошла на поклон в той же штопаной белой кофточке и в лоснящихся брючках бостоновых. Человек с абсолютно железной волей. Никогда не ходила ни на какие компромиссы; все ее давили, сколько концертов поотменяли, но не задавили ее талант…
— Она дотошно вела репетиции?
— Она не существует. Есть композиторы, которые полностью и не ударил на репетиции; вы знаете, как Товстоногов, как утверждают, ни одного его выступления не смотрел — но и то, как беремен, а есть, которые въедаются во все. Вот Валентин Сильвестров как раз, как, сравнительно недавно был его концерт пианист Любимовым, так что его задержали минут на 25, потому что Валя учил Любимова на пианино играть — «не это, это не так». И я помню, как много лет назад мы с ним записывались на «Мелодии»… он потребовал от меня: тише, еще тише, еще максимум спокойно, и, наконец, отдел технического контроля просто зарубил этого поста.
— Вы подмечаете в большим людям саму суть, не размазывая умный термин…
— Это, как я иду я однажды летом в ресторан Дома композиторов, а там, я смотрю, известный дирижер Юрий Силантьев сидит. Мрачные. Суп ест. Он сделал себе карьеру в эстрадном оркестре, а в консерватории повесил на золотую панель, как скрипач, закончил. Я спрашиваю: «Юрий Васильевич, что в такую жару в Москве?». — «Да, — отвечает, — этот (нехороший человек) Подгорный ничего лучше не придумал, как в 30-градусную жару, чтобы вызвать народные умельцы и грамотности нам вручать». — «Ну, это же такое событие, надо отметить!» — «Сережа, то, что он отмечается? Когда я был концертмейстером первых скрипок у самого Самосуда, я был… человек. И теперь я в г…о». Таким образом, это чувство собственного достоинства отличный дирижер… Все супер — из невероятного взлета духа до полнейших мелочи… я Помню, пришла на съемки к одному запойному дирижеру, и я сказал: «Иди домой, записи не будет, он валяется в луже, у Тишинского рынка».
— У вас выходит книга за книгой, все светлановский архив…
— Все эти люди меня невероятно обогащается, формируется мировоззрение и художественную эстетику, и надеюсь, мои личные воспоминания будут интересны всем для более глубокого познания природы талант…
Опубликовано в рубрике